все хорошо-хорошо, а через месяц снова станет хуево.
и этот высокоразвитый примат поступит так же, как и все - прибежит туда, где однажды было так сладко и хорошо;
побежит в припрыжку, ибо будет знать, что теплое местечко занято кем то другим, хоть и было ему обещано;
будет жаждать занять эту нишу тем сильней, чем плотнее будут заперты двери

ох уж эти мужчины

я печатаю отчеты, выстраиваю графики и составляю прогнозы.
мерно перестукивая по клавиатуре, перемещаюсь глазами из стороны в сторону, выпечатывая матрицы текста и цифр, сливающихся в черно белые стены с подтеками.
в измазанной красной помадой чашке плещется болото. повсюду изрисованные клочки бумаги, стол завален тоннами документов разной степени важности.
отупело верчу в пальцах кольцо, любуясь отсвечиванием сапфира.
раз день, два день, три день, день.
слышу гул взмывающего самолета.
вижу, как он сосредоточенно смотрит в иллюминатор, сжимая ее ладонь в своей. она закрывает глаза, и самодовольно улыбается.

как и каждый мужчина до этого, он вернется на мой порог.
каясь, он бросится на колени; истошно молясь, будет клясться в вечной верности и любви, крича, что все прежнее было ошибкой.
как и каждый мужчина, он будет преданно заглядывать в окна, ожидая увидеть огни, что согрели его однажды, когда было так нестерпимо холодно. будет трогать мои ледяные руки, ледяные бедра, что были так обжигающе горячи; горячи ночами, когда он впивался зубами мне в плечи, проклиная свою жену, проклиная тот день, когда надел ей на палец кольцо. когда божился всем сущим на земле, что я целительный источник, святая вода, единственно способная обезболить его жуткие раны.
я видела эту любовь, я ее осязала, как никогда.

а он летит в самолете, сжимая в руке ее руку.

я вишу на краю пропасти, полностью отпустив контроль.
его рука впилась мне в плечо, не позволяя сделать последний шаг: он кричит обещания в уши, кричит, как сильна его любовь и преданность, как он единственная моя возможность быть счастливой.
но я заворожена.
я смотрю в бездну и вижу мощную циркулирующую стихию, манящую, зовущую меня нырнуть. тело обезумело, напитанное желанием сброситься вниз, отдаться вихляющему потоку.
закрывая глаза, я опускаюсь на дно, протягивая руки к его светлым кудрям, дотрагиваюсь до грубого, неканоничного лица.

мы сидели под звездами в пуще-водице, и он впервые отдался порыву. он притянул меня к себе и крепко сжал, не говоря ни слова; я знала уже тогда.
мы лежали на постели моих родителей окутанные пламенем. он впервые сказал, что любит меня, и опустился вниз; напевая, как мантру, отравляющие сладостью слова, он доводил меня до нечеловеческого экстаза, зацеловывая бедра, разводя мосты, вливая все накопившееся.
впервые в жизни я занималась любовью. мы занимались настоящей, истинной, безупречной любовью двенадцать часов подряд; но тела так слабы.
я свернулась у него на коленях. он старался накрыть меня всю своими ладонями, отгородить от холодного осеннего ветра. слезы скатывались по щекам, орошая плечи и грудь.
он целовал мне веки и говорил, что не допустит, чтобы айсберги таяли. что не позволит, чтобы сияющие льды моих глаз потеряли прозрачность когда-бы то ни было. ничто не посмеет затмить твои луны, шептал мой Адонис.
я плакала, ибо знала, что все переменчиво.
что придется все оплатить, до последней монеты.

черная засасывающая бездна, разверзшаяся внизу, меня не пугает. я сброшу с плеча руку помощи, лишь только мне стоит узнать, что я все еще в своей власти.
ведь всякая боль окупаема.

она настоящая испорченная сука, невыносимая в своей бесконтрольности
но когда она берет меня за руку, и прикладывает к своей щеке - я прощаю ей что-бы то ни было

я видела сон о них.
после я видела сон о том, что рассказываю им сон о них.
далее был сон о сне, в котором я рассказываю обо сне о них.

с этой рекурсией мне даже нет необходимости просыпаться

после их ухода я оставила все неприкосновенным;
три чашки с недопитым чаем и полная пепельница,
смятое покрывало на постели и скомканный плед, что грел нас озябших,
удобно разложенные подушки дивана, где Злата держала меня на коленях, целуя лицо;
брошенное на пол после душа полотенце,

словно они ко мне скоро вернутся,
словно счастье осталось со мной

мое тело не готово ко сну, не готово к еде
оно алчет любви, но мой дом вновь темен и пуст, как и прежде

я хочу, чтобы вы все испытали то счастье, что я испытала сегодня

Ранним утром мы завтракали в гостиничном ресторане.
Я уплетала жареный бекон с яйцами, овощи, крепы с нутеллой, виноград, шоколадные сырки и яблоки. Злата кисло смотрела на меня, ковыряя ложкой овсянку, а Леша цедил горячущий чай.
Я болтала с забитым ртом, хохотала и елозила по стулу, а они валялись на самой глубине серотониновой ямы, вяло подергивая конечностями и еле шевеля языками.

- Не пытайся оживить меня, глупенькая, - сказала она, мягко меня поглаживая. - Ты счастлива сейчас лишь благодаря тому, что вчера ночью так сильно страдала. И вновь будешь несчастна завтра, послезавтра, или через год. Нужно наслаждаться болью и тоской, принимая их частью неделимого целого, что образует твое существо, наполняя его жизнью.

Без боли нет счастья, моя маленькая радостная птичка; если хочешь действительно жить - не прячься, а беги ей навстречу, насаживаясь на штыки.

Ведь без смерти нет воскрешения.

я застыла в тихом ожидании
мне спокойно, но немного тревожно, совсем чуть-чуть
я улыбаюсь и медленно покручиваю пальцами колечко;
они вернутся за мной - это еще не конец

главным моим заблуждением было то, что я полностью идентифицировала их с собой.
я думала: раз они оканчивают мои мысли, снимают фразы с языка, с полуслова понимают о чем я говорю и идентично шутят, значит они похожи на меня, значит мы одинаковые.
очень глупо было не учесть, что при прочих равных, они совершенно, крайне аутентично, ебанутые.

словно истинные хобо, мы скитались по голым, каменистым степям.
находя источники света и тепла, мы жадно припадали иссохшимися губами к благодатной почве и грели холодные руки в горячих источниках, бьющих ключом из земли.
нам казалось, что наконец то нашлось свое место: безопасность, уют и пристанище;
мы оставались там сколько могли, полные надежд и ожиданий - невинные чистые души, погребенные в холоде.
огни внутри нас полыхали, сгорая слишком стремительно - не успевая растопить ледяной панцирь, оставляли лишь черную гарь и обожженные ткани.
мы высасывали из места соки, питались им, этим местом жили. орошая его любовью и слезами мы безмолвно наблюдали, как оазис сужается, умирает и сохнет, без возможности принять токсичное присутствие ненасытного существа.
вновь и вновь оставаясь ни с чем, подгоняемые предчувствием смерти того, что было нам дорого, мы вставали на ноги и шли, совершенно опустошенные.
в вечном поиске источника жизни, благословенной весны, мы бродили в степи, внезапно столкнувшись.
отражаясь друг в друге, мы обнялись, не почувствовав за счастьем тепла: застыв в бездвижном танце мы все ждали начала оттепели, без возможности осознать,

что трение льдов никогда не высечет искры.

они озадачили меня, одурачили, обманули

они задали планку, с которой мне придется жить - осознанно, намеренно засасывая меня в пучину волшебного секса, трипов и разговоров о вечном без слов
они показали, что есть место, где я могу испытывать абсолютное, буддистское спокойствие;
что есть люди, которые могут раздвигать твои грани, менять тебя и лепить, как ты сама это делаешь,
что время может растягиваться и сужаться до бесконечности, что с ними поток останавливается и рандомно меняет траекторию движения, стоит им лишь щелкнуть пальцами

я вглядываюсь в горизонт событий, полная напряжения:
я жду, когда смогу увидеть очертания темной, горообразной волны, что закономерно погребет меня под собой

пришло мое время выплачивать

он вошел в меня сзади, когда я спала;
тысячи звезд кружили над нами, осыпая наши тела мерцающим светом,
ночь была музыкой, ночь была обещанием

утром я проснулась в постели одна, а они, оба, были в соседней комнате
два месяца мое сердце полыхало, а душа разливалась прозрачным, чистым ручьем,
а догорела я в долю секунды