Горячее полуденное солнце привело меня в чувство. Взойдя на палубу, я вновь смогла видеть, неожиданно ослепленная отблескивающей морской гладью, оглушенная резкими криками чаек, танцующих прямо над нашими головами.
Я чувствовала как в груди порхают легкие, пропуская исцеляющий соленый воздух; осязательные ощущения обострились до крайности: шероховатость деревянных бортков, жесткость щетины на его подбородке, явная тяжесть руки на бедре - я снова была жива. Я целовала его в искрящихся брызгах, чувствуя вкус, слыша запахи, испытывая незамутненное счастье. Я смотрела на него, и видела человека, любовь к которому питала меня долгие три года, отравляла меня и насыщала, освещала мой путь.
Я смеялась внутри себя, хохотала над ясностью своего сознания. Событийные линии, сбившиеся однажды в плотный клубок, расправились, выстраивая четкие параллели. Я осознала глубину своей раздвоенности, глубину пропасти внутри себя, и хохотала над ухищрениями, что использовала, пытаясь стянуть эту яму до размеров расщелины.
Он заглядывал в меня, бесконечно счастливый в этой безмятежной легкости, зацеловывая меня, прочесывая пальцами волосы; он думал, что болезненное сияние в этих глазах есть не что иное, как любовь.

Гостин ница располагалась в белоснежном особняке начала двадцатого века с резным деревянным фасадом и красными ставнями. В окна нашего номера умещался пролив, облака и горы: сновали и гудели пароходы, носились альбатросы, пронзительно крича, цокотали копытами кони, провозя под нашим балконом коляски с бессчисленными туристами, оглядывающими остров.
Мы откупорили бутылку вина и сделали по глотку. Вино было терпким и богатым, прохладным родником, пролившимся по пищеводу. Я сбросила платье и белье, и, как была, обнаженная, вышла в балконный проем. Бескрайняя синева, расстилающаяся перед глазами, проникала в меня, наполняя теплом. Я переживала зарождение желания, внимательно следя за каждым последовательным витком трансформаций.
Я хотела весь мир, испытывая неконтролируемое возбуждение, а он был рядом со мной.
Мы повалились на кровать, сплетясь в причудливую скульптуру, объятую обжигающим пламенем, запечатывающим совершенную форму.
Я наблюдала в зеркало массивного деревянного шкафа, как он движется на мне: за пульсирующим рельефом его рук и плечей, подсвеченных дневным светом, за лицом, приобретшим нечто зверинное в острых чертах. Он был совершенно безумен - я видела в зеркало, какими черными стали его миндалевидные глаза, как блестел от пота лоб и как в напряженнии дрожали мышцы. Он безраздельно владел моим телом, ощущая его реалистичность и жар, осязая своими пальцами. Удерживая меня, он думал, что вновь обрел единоличную власть, надлежащую ему правом - правом монополии на свою женщину, безусловным правом на ее любовь.
Он не знал, что мог ошибаться, плескаясь потоках, бьющих ключом. Он не знал, что река разлилась и вышла из берегов, предоставив достаточно места другим кораблям.