не больше, чем жертвы, не больше, чем рабы.
без возможности решить ни единого вопроса, не поддаваясь ежеминутному тотальному контролю и давлению.
без возможности решать как жить, как и кого любить, каким богам молиться.
обнажая клыки, продираешься к свету, полагая, что где свет - там свобода.
но ее нигде нет,
лишь толчея и суетность.
4 October
0
я вишу на краю пропасти, полностью отпустив контроль.
его рука впилась мне в плечо, не позволяя сделать последний шаг: он кричит обещания в уши, кричит, как сильна его любовь и преданность, как он единственная моя возможность быть счастливой.
но я заворожена.
я смотрю в бездну и вижу мощную циркулирующую стихию, манящую, зовущую меня нырнуть. тело обезумело, напитанное желанием сброситься вниз, отдаться вихляющему потоку.
закрывая глаза, я опускаюсь на дно, протягивая руки к его светлым кудрям, дотрагиваюсь до грубого, неканоничного лица.
мы сидели под звездами в пуще-водице, и он впервые отдался порыву. он притянул меня к себе и крепко сжал, не говоря ни слова; я знала уже тогда.
мы лежали на постели моих родителей окутанные пламенем. он впервые сказал, что любит меня, и опустился вниз; напевая, как мантру, отравляющие сладостью слова, он доводил меня до нечеловеческого экстаза, зацеловывая бедра, разводя мосты, вливая все накопившееся.
впервые в жизни я занималась любовью. мы занимались настоящей, истинной, безупречной любовью двенадцать часов подряд; но тела так слабы.
я свернулась у него на коленях. он старался накрыть меня всю своими ладонями, отгородить от холодного осеннего ветра. слезы скатывались по щекам, орошая плечи и грудь.
он целовал мне веки и говорил, что не допустит, чтобы айсберги таяли. что не позволит, чтобы сияющие льды моих глаз потеряли прозрачность когда-бы то ни было. ничто не посмеет затмить твои луны, шептал мой Адонис.
я плакала, ибо знала, что все переменчиво.
что придется все оплатить, до последней монеты.
черная засасывающая бездна, разверзшаяся внизу, меня не пугает. я сброшу с плеча руку помощи, лишь только мне стоит узнать, что я все еще в своей власти.
ведь всякая боль окупаема.
его рука впилась мне в плечо, не позволяя сделать последний шаг: он кричит обещания в уши, кричит, как сильна его любовь и преданность, как он единственная моя возможность быть счастливой.
но я заворожена.
я смотрю в бездну и вижу мощную циркулирующую стихию, манящую, зовущую меня нырнуть. тело обезумело, напитанное желанием сброситься вниз, отдаться вихляющему потоку.
закрывая глаза, я опускаюсь на дно, протягивая руки к его светлым кудрям, дотрагиваюсь до грубого, неканоничного лица.
мы сидели под звездами в пуще-водице, и он впервые отдался порыву. он притянул меня к себе и крепко сжал, не говоря ни слова; я знала уже тогда.
мы лежали на постели моих родителей окутанные пламенем. он впервые сказал, что любит меня, и опустился вниз; напевая, как мантру, отравляющие сладостью слова, он доводил меня до нечеловеческого экстаза, зацеловывая бедра, разводя мосты, вливая все накопившееся.
впервые в жизни я занималась любовью. мы занимались настоящей, истинной, безупречной любовью двенадцать часов подряд; но тела так слабы.
я свернулась у него на коленях. он старался накрыть меня всю своими ладонями, отгородить от холодного осеннего ветра. слезы скатывались по щекам, орошая плечи и грудь.
он целовал мне веки и говорил, что не допустит, чтобы айсберги таяли. что не позволит, чтобы сияющие льды моих глаз потеряли прозрачность когда-бы то ни было. ничто не посмеет затмить твои луны, шептал мой Адонис.
я плакала, ибо знала, что все переменчиво.
что придется все оплатить, до последней монеты.
черная засасывающая бездна, разверзшаяся внизу, меня не пугает. я сброшу с плеча руку помощи, лишь только мне стоит узнать, что я все еще в своей власти.
ведь всякая боль окупаема.